Смешные рассказики

После окончания университета (незадолго до кончины советской власти) внедрять в детские массы литературный «великий и могучий» я начала в сельской школе, где-то километров 40 от Минска, если по кривой. По прямой же было гораздо короче, но только для эктремалов на вездеходах –вертолетах или, на худой конец, на планерах. Деревня, в которой находилась моя школа, поразила меня в самую печенку. Такой красоты я не видела досель нигде, хотя до этого объездила чуть ли не весь СССР. Она как-то широко раскинулась вдоль многочисленных холмов, на которых или у которых в свое предысторическое время застрял ледник, что казалось,она просто спряталась от любопытных или завистливых глаз. За холмами темнели леса,обильно разбавленные природными и рукотворными озерами, в которых без страха в плавниках жировала рыба. Название у деревни было довольно странное – Прилепы, и я долго не могла понять, почему так она называлась, пока не вникла в ее историю. Но это уже другой рассказ.

Моими подопечными, в чьи податливые умы я должна была вложить «азы и буки» русского языка и литературы, были дети местных колхозников и сельской интеллигенции. На первых же уроках я поняла, что пахать мне здесь придется до мозолей в мозгах, чтобы научить белорускоговорящих детей более-менее грамотному русскому. Мои ученики, к их чести будет сказано, мои мужественные потуги воспринимали спокойно и адекватно. Через несколько месяцев я перестала встречать в их тетрадях «што», вместо «что», «чаго», вместо «чего» и многие другие «выкидоны» билингвизма.

Говорят, с кем поведешься, от того и наберешься. Это про меня. Ближе к зиме я заметила за собой, что в общении с местными плавно перешла на «трасянку», смело смешивая «великий и могучий» с местным белорусским диалектом. Оговорюсь сразу, только в бытовом общении. В школе же все попытки местных учителей и детей заговорить со мною на мешанине родственных языков я пресекала на корню, как можно тактичнее поправляя их язык, то есть автоматически занимаясь синхронным переводом. Но не все было благополучно. Белорусский язык - увы мне, увы! - я знала на твердую «тройку», так как учила его только в университете, где наш профессор-белорусовед долго сопротивлялся, прежде чем выставил мне на итоговом экзамене проходную «четверку» и то только благодаря моему неиссякаемому оптимизму и моему второму счастью…

Конечно же, мое слабое владение родным языком для меня не раз аукалось самым странным образом. Очень часто при переводе с белорусского на русский я попадала впросак, просто не находя в закоулках своей памяти нужного слова для перевода на русский, отчего мне приходилось или краснеть, как маков цвет, или делать вид, что у меня со слухом проблема. Мне бы засесть за книжки, за словари на «роднай мове», но времени на более глубокое изучение языка «матчыны» у меня практически не было (уходила я в школу в 7-30, возвращалась, в лучшем случае, в 20-30), поэтому с грехом пополам обходилась тем лексическим запасом, которым меня снабдили в университете.
Но однажды случилось то, что должно было случиться.

В один из шумных школьных дней во время большой перемены ко мне в кабинет (к моим часам преподавания щедрой рукой районной администрации была добавлена должность завуча) ворвался ученик из шестого класса Некипелов Коля, заядлый двоечник и неиссякаемый оптимист, и, несмотря на то, что в кабинете я была не одна, заорал чуть ли не с порога:
- Алла Владимировна, вам трусы … эта…как яго... надо? (Переведу это слово с белорусского на русский, чтобы был понятен смысл дальнейшего: трусы – это не предмет нижнего белья и не пугливые люди, это кролики по-русски, но это я потом узнала…)

Я как раз в это время объясняла коллеге и комсоргу детали плана их работы. Когда же в мой мозг ворвались слова Некипелова, я запнулась на полуслове и в полном недоумении вытаращилась на ученика. Елена Сергеевна, учительница труда, усмехнулась, но ничего не сказала. Людочка-комсорг тоже никак не отреагировала, только я изобразила удивленного карася, вытащенного без всякого предупреждения на берег.

Конечно, в кабинете повисла гоголевская пауза. Три пары глаз вопросительно смотрели на меня, я же таращилась на наглеца шестиклассника и интеллигентно подыскивала нужные слова, чтобы огреть этого олуха по заслугам. Подумать только, мне, завучу сельской школы, вот так, во всеуслышание!, предлагают предметы нижнего белья и в такой ужасной вульгарной форме!

Некипелов Гоголя еще не читал, не дорос еще, поэтому долго паузу не держал.
- Ну, так браць будзiце? – спросил он, бросившись к моему столу. – Трусы вельмi добрые, частку ужо разабралi. А учора Людка прыбегла ды кажа, шо i вам трэба, вы казалi.
Тут я перестала изображать из себя выброшенную на песок рыбину и, обретя дар речи, вскипела, проигнорировав в устах моего ученика белорусскую речь и все орфоэпические в связи с этим нюансы:
- Некипелов, ты с какого дуба сегодня слямзился? Какие трусы?
Потом развернулась к комсоргу Люде за объяснением.
- Люда, в чем дело?
Люда весело оскалилась и сразу пустилась в объяснения:
- Вчера же на собрании вы сказали, что вы бы купили пару штук, если Некипеловы продавать будут.
- Я?
- Вы!
- Когда?
- Вчера!
- И я была в здравом уме и твердой памяти?

Люда на секунду замялась, внимательно всмотрелась в мое лицо, даже приблизила стул к моему начальственному столу, потом утвердительно кивнула.
- Обалдеть! – протянула я и с надеждой уставилась на Елену Сергеевну, молодую коллегу – мы с ней пришли в школу одновременно: я после универа, она – после педучилища.
Елена Сергеевна, словив мой ошарашенный взгляд, пожала плечами, таинственно мне улыбнулась, изобразив улыбку Моны Лизы, и уставилась в папку с документами, легонько дрожащей у нее в руках.

Некипелов вопросительно прикипел ко столу и не хотел в никакую от него отлипать, пока не получит от меня вразумительного ответа.
- Ну, шо, будзiце браць? А то яшчэ дырэктар хоча узяць парачку, - ученик не отрывал от меня своих чистых наивных глаз, поэтому я не смогла послать его по известному в народе адресу, только зло выпучилась на него и беззвучно просклоняла наглеца по всем имеющим падежам.
Тихий смешок Елены Сергеевны, раздававшийся из-за папки, меня обозлил окончательно. «Вот гады, - пронеслось у меня в голове, - решили меня разыграть, но это у них не пройдет…»

В этот момент в мой кабинет зашел директор школы Александр Григорьевич (не тот, не тот…!!!). Он, увидев Некипелова, сразу обратился к нему:
- Коля, а я тебя ищу, как насчет моей просьбы? Оставили хоть несколько штук?
Коля с готовностью юлы тут же развернулся к директору и бодро заявил:
- Мамка вам ужо отлажыла самых лепшых!
Потом он повернулся с не меньшей энергией ко мне и добавил:
- И вам, Алла Владимировна, мая мамка падрыхтавала тоже таких прыгожых, што аж слюнкi цякут.
И тут мою крышу снесло ураганом, носящим не женское имя, а мужское – Коля:
- Какие слюнки? Ты что, Некипелов, решил меня сегодня на коня посадить? Если мне что-то и надо, я пойду и куплю в магазине, но не буду обращаться к тебе за помощью. Ты понял меня?

На Некипелова от моего всплеска напал временный ступор: он замер в виде степного суслика, настороженно обозревающего просторы своего места обитания.
Но тут к нему на помощь подоспел директор.
- Чего вы горячитесь, Алла Владимировна, не хотите – не берите. Я заберу. Да, и в магазине вы таких не купите, да их и не продают в магазинах, может, только на базаре, но я ни разу не видел.

Все, это был аут. Я в нокауте упала на стул и отключилась. Мой мозг наотрез отказался воспринимать хоть какую-либо информацию. Это же надо, как плохо все в торговле!!! Трусов ни в магазинах, ни на базаре не найти. Дожила советская власть, даже нижнее белье сделала дефицитом. А это означает только одно - трындец скоро наступит этой самой советской власти!

Звонок на урок, неожиданно заполнивший секундную паузу, наступившую после реплики Александра Григорьевича, сорвал с места Некипелова и комсорга и вышвырнул их вон из моего кабинета. Я только-только освобождено вздохнула, как в проеме дверей вновь показалась довольная рожица Некипелова - и ко мне понеслось:
- Я к вам после урока вновь забегу, штоб узнать, сколько штук вы браць будзеце. Добра? Ой, хорошо?

Рожица смылась, я же схватилась за голову и застонала:
- Черт знает что! Александр Григорьевич, вы мне можете объяснить, в чем дело? Какие трусы? Они что, тоже в дефиците, что даже алики стали ими торговать?
Александр Григорьевич хотел было тоже уйти, хотя у него, как и у нас с Еленой Сергеевной, была «форточка», но затормозил и с большим недоумением воззрился на меня.

Я вопросом развела руки: мол, я жду ответа, как соловей лета.
- Вельмi добрые трусы, - ответил директор (я же поморщилась, уловив в словах директора орфоэпический казус), - я у Некiпеловых увесь час бяру i зауседы даволен, - тут директор вспомнил, что он разговаривает с «русицей», и добавил, но уже на чистом русском: - Они у них хорошие очень, а главное – качественные.
- А почему у Некипеловых? – на выдохе прошипела я. – У них же семья неблагополучная, мало ли что они могут продать? Вдруг это какая-нибудь зараза? Или еще чего-нибудь хуже?
- Нет, - категорично заявил директор, абсолютно не реагируя на то, что Елена Сергеевна со своей папкой уже практически лежала под столом от сдавленного смеха, - Некипеловы, несмотря на их тягу к спиртному, очень аккуратны и плохого не продадут. У них почти вся деревня – покупатели.

- Этого не может быть, - с последних сил бросилась я на амбразуру, - я была у них с инспекцией: там нищета, соглашусь, чисто, но нищета, и залежей трусов я там не видела и вообще никакого товара для продажи там не видела.
- А вы во двор к ним ходили? – уточнил директор, потом немножко подумал и медленно произнес, как будто его что-то осенило: – Они во дворе свое хозяйство держат. Как все деревенские. Это у вас, городских, все в доме, в деревне так не принято.
- Еще лучше! Трусы на улице! Ни в какие ворота!!
- А где их еще держать? – осторожно возмутился директор.

Я с подозрением покосилась на директора, потом на почти уползшую под стол коллегу, потом медленно, с расстановкой произнесла:
- Дома, я так думаю, было бы лучше. Все-таки санитария хоть какая-нибудь, а на улице дожди бывают, смена всяких температур… морозы и так далее ….
- Зачем дома? – не понял директор. – Им и на улице неплохо.

Наверное, на моем лице застыла улыбка идиота, так как директор вдруг как-то по-доброму посмотрел на меня и так ласково и нежно улыбнулся в ответ, что мне вдруг показалось, что он сейчас бросится ко мне и прижмет ко своей груди, чтобы успокоить мою разволновавшуюся душу и вернуть улетевшую крышу на место.
- Понимаете, Алла Владимировна, у Некiпеловых вельмi добры трусятник, - директор кашлянул и продолжил уже на русском: - А дождь с морозом им до лампочки, так как, как вы должны знать, у них мех.
- Мех? У Некипеловых?– хихикнула я.
- Почему у Некипеловых? – обиделся директор.
– А, значит, не Некипеловы меховые, а трусы?- съязвила я, со злостью сорвав и бросив назад трубку телефонного аппарата, зазвонившего так некстати. - И где мех у них? Снаружи или внутри?

Директору мой вопрос явно не понравился. Он взял стул у стены, придвинул к столу и сел напротив меня, с сочувствующим взглядом оценивая мою тупую рожицу лица.
- Наружу, конечно, наружу, - мягко произнес он, отчего мне сразу же захотелось набрать 03 и вызвать лично к себе бригаду психиатров.
Чтобы отодвинуть знакомство с палатой номер 6, я с нескрываемым сарказмом выдавила из себя десяток слов, пока в силах была что-либо сказать:
- А внутрь мехом не бывает? Я бы купила мехом внутрь…

Директор на некоторое время задумался, наверное, вопрос для его исторического мышления (он был историком) оказался очень сложным. Но тут Елена Сергеевна не выдержала напряжения и пошла во все тяжкие: она разразилась таким хохотом, что графин с водой у меня на столе угрожающе затрещал, обещая взорваться, а техничка, дежурившая у звонка, влетела в кабинет со шваброю наготове.
«Надо все-таки вызвать скорую, крышу снесло не только у меня», - пришла я к неутешительному выводу, увидев, как Елена Сергеевна выползает из-под стола, держась за живот, а техничка угрожающе помахивает орудием труда.

Но тут масла в огонь подлил очнувшийся от дум директор, он без всяких оговорок, даже в какой-то степени категорично заявил:
- Трусов мехом внутрь не бывает, только мехом наружу! Это я знаю точно!
- Жаль, - под дикий рогот Елены Сергеевны с усилием произнесла я, - а то бы купила несколько пар мехом внутрь. Классно бы было, зимой тепло, не дует, а главное… - борьба с радикулитом. Кстати, вы не знаете, они от радикулита помогают? Я бы и матери своей взяла, хай у нее косточки погреются.
Один-один. Ничья! Директор ушел, как и я несколько минут назад, в нокаут. Он замер с открытым ртом и распахнутыми навстречу моему идиотскому выражению лица глазами и не издал ни звука. То- то же!

Нет, когда ты сам тупишь – это не так смешно, но когда твое начальство – «Аншлаг» отдыхает. Я заржала, как лошадь при виде кавалера. Такого нашего директора, кстати, весьма симпатичного, я еще не видела: глаза и рот были одинаковой окружности, как будто большая буква «о» застряла в этих жизненно важных для учительства органах всерьез и надолго. Плюс широкие плечи поднялись к изменившим цвет ушам, покрасневшим от неизвестного обществу нахлынувшего чувства. Да и директорская прическа, утром аккуратно уложенная заботливыми руками жены, взъерошилась и стала изображать из себя «взрыв на макаронной фабрике».

Елена Сергеевна рыдала, давясь смехом, на плече у технички Тамары Ивановны, которая в свою очередь, чисто рефлекторно тоже изображала радость, но очень осторожно: все-таки два начальника в кабинете, вдруг что не так выйдет…

Директор упорно изображал букву «о».

Графин медленно, хотя и незаметно, приближался к роковому краю стола…

Атмосфера накалялась… кое-где стало даже искрить…

Отдыхал лишь телефон, за последнюю минуту не издавший ни звука. Вот зараза! До этого дребезжал с завидным постоянством!

- Ой, не могу! – захлюпала на плече у технички Елена Сергеевна. – Алла…- всхлип – Вла...ик...ди..ик!..ой...вна… -всхлип- я уже больше …- всхлип-всхлип - …не-мо-гу-у! Пе-ре-ста-ньте! У-ме-ня-жи-вот-лоп-нет, ой, не-мо-гу!
- А чего ты ржешь, как конь ретивый? – набросилась я на коллегу, придавив свой смех гневом.
-Хи-ха-хи-ха, да вы… все вы… и Алекс…анд..р…гри…гор…евич, ой, не-мо-гу, все, уми-раю.
Елена Сергеевна сползла с технического плеча Тамары Ивановны на рядом стоявший стул и сложилась вдвое.

Тамара Ивановна, взяв швабру наперевес, на всякий случай заняла оборону у дверей.
Директор по-прежнему изображал известную букву в алфавите.
Я,пожалев начальство, сменила ржание на интеллигентный смех и укоризненно заметила все еще находящемуся в нокдауне Александру Григорьевичу:
- Вот Елена Сергеевна сорвалась с катушек, теперь такого напилит на следующем уроке, что ни один столяр-плотник разобрать не сможет. И все из-за вас, Александр Григорьевич! И из-за ваших трусов, мехом наружу, будь они неладны!

Мои слова, наверное, явились катализатором, так как буква «о» сдулась и лицо директора приобрело прежнее начальственное выражение, а уши сменили свекольный цвет на бежевый.
- Кстати, Александр Григорьевич, - вдруг осенила мой мозг гениальная мысль, - а вы для кого трусы берете? Для жены или для себя?
Директор закрыл рот, обернулся на умирающую от смеха Елену Сергеевну, оценил воинственную позу технички и только потом соизволил ответить, но с каким-то напрягом:
- Для нас обоих. А что?
- Мехом наружу? – мои губы сами по себе сложились в иронический изгиб.
- Не понял?
- Ну, эти изделия легпрома в союзе с Некипеловыми будете брать с мехом наружу?
Из глаз директора опять полезла буква «О», и, чтобы избежать ступор начальства, я вежливо так поинтересовалась:
- А позвольте спросить, как вы их стираете? Или в химчистку сдаете?

Грохот повалившегося на пол тела сорвал с места меня и директора: Елена Сергеевна в своем шикарном югославском костюме, который она неделю назад мужественно отвоевала в столичном ГУМе, лежала на полу и билась в конвульсии.
Мы с директором бросились к трудовице, техничка на всякий случай отставила швабру, вытянулась в струну и стала напоминать караульного у Мавзолея Ленина.
- Что с вами, Елена Сергеевна? – возопил директор, наклоняясь над девушкой.
- Ой, я-не-мо-гу бо-льше -сме-ять-ся. У-ме-ня-все-бо-лит! – простонала Елена Сергеевна, через силу пытаясь подняться.
Директор проявил всю свою галантность, в вежливом поклоне подставил руку для опоры - и Елена Сергеевна хоть и с трудом, но поднялась, правда, выпрямиться так и не смогла.

Тут-то на нас с директором снизошло. Мы синхронно с ним переглянулись, даже улыбнулись друг другу, а потом вопросительно уставились на коллегу.
- Елена Сергеевна, - строго так спросил Александр Григорьевич, - чем мы с Аллой Владимировной так вас рассмешили, что вы даже покатились на пол от смеха? Поделитесь же с нами своей радостью.

Елена Сергеевна махнула через силу рукой, в полусогнутом виде добрела до стола, схватила со стола кувшин, который через каких-то доли секунды собирался свергнуться со стола, и присосалась к его горлышку. Когда воды в кувшине осталось ровно наполовину, Елена Сергеевна оторвалась от посуды и мокрыми глазами уставилась на наши вопросительные рожицы.
- Ребята, - устало выдохнула она, - вы говорите о разных вещах и поэтому друг друга не понимаете, но зато как смешно…
- То есть? – не понял директор.
- Некипелов что предложил Алле Владимировне? – ответом спросила Елена Сергеевна у директора.
- Трусов! – невозмутимо ответил директор.
Я покривилась: директор называется, слова в неправильной форме все время произносит – не трусов, а трусы… Вслух я, конечно, ничего не сказала: не захотела умничать.
- Алла Владимировна, - обратилась ко мне усталая коллега, - что вас возмутило в предложении Некипелова?
- Как что? – взвилась я. – Чего он мне трусы предлагает? Вот вам почему он ничего не предложил?
Девушка плюхнулась на стул и, через силу пытаясь сохранить серьезное выражение лица, пояснила:
- Я мясо не ем, поэтому кроликов у Некипелова я не заказывала.
- А при чем здесь кролики? Да, я вчера на собрании говорила, что хочу купить крольчатины, но …

И тут я все поняла: трусы-кролики – одно целое, одно понятие, только на разных языках.
- Александр Григорьевич, - засмеялась я, - я же думала, что вы хотите купить у Некипеловых трусы, ну, нижнее белье…
- Трусы? – Александр Григорьевич чуть не подавился смехом. – То есть, подождите… трусы, мехом наружу – это для вас были не кролики, а… То-то я думаю, почему вы постоянно неправильно ставите в этом слове ударение, но постеснялся вас поправить... ТрУсы...трусЫ...
Директор со стоном упал на стул рядом с Еленой Сергеевной, я, сгорая со стыда и параллельно захлебываясь смехом, присоединилась к ним, только техничка Тамара Ивановна осторожно раздвигала в улыбке рот и подозрительно посматривала на нас.
Когда мы успокоились, она очень осторожно поинтересовалась:
- А я не поняла, бывают трусы мехом внутрь или нет?
Раздавшийся звонок не смог заглушить нашего рогота.

2. Поднимите таблетку с пола. Извлеките кошку из за дивана. Прижмите кошку к груди левой рукой и повторите процесс

3. Извлеките кошку из вашей спальни и выкиньте измочаленную таблетку.

4. Выньте из упаковки другую таблетку. Прижмите кошку к груди левой рукой, крепко сжимая ее задние лапы. Силой разожмите ее челюсти и протолкните таблетку в горло указательным пальцем правой руки. Держите рот кошки закрытым пока не сосчитаете до десяти.

5. Извлеките таблетку из аквариума. Снимите кошку со шкафа. Позовите супруга/у.

6. Встаньте на колени, крепко зажав между ними кошку. Держите ее передние и задние лапы. Не обращайте внимания на рычание. Заставьте супруга/у крепко держать голову кошки, силой засовывая в рот деревянную линейку. Бросьте в рот таблетку и энергетично потрите кошке горло.

7. Снимите кошку с карниза для занавески. Выньте из упаковки еще одну таблетку. Запомните, что надо купить новый карниз и новую линейку. Осторожно подметите осколки фарфоровых фигурок которые стояли на камине. Положите осколки в сторону – потом склеите.

8. Оберните кошку в большое полотенце. Попросите супруга/у лечь на кошку так чтобы только голова виднелась из под мышки. Засуньте таблетку в соломинку. Раскройте рот кошки карандашом. Вдуйте туда таблетку.

9. Проверьте этикетку чтобы удостовериться что таблетка безопасна для людей. Выпейте стакан воды чтобы отбить вкус. Заклейте пластырем руку супруга/и. Ототрите кровь с ковра холодной водой и мылом.

10. Достаньте кошку с соседкого сарая. Возьмите другую таблетку. Суньте кота в буфет и прижмите дверцей шею, оставив снаружи голову. Разожмите рот ложкой, запустите таблетку в горло резинкой.

11. Принесите из сарая отвертку. Прикрепите дверь обратно. Поставьте на щеку холодный компресс. Проверьте когда вы последний раз делали прививку от столбняка. Выкиньте рубашку и возьмите в спальне другую.

12. Вызовите пожарных чтобы снять кошку с дерева на другой стороне дороги. Извинитесь перед соседом который разбил машину уворачиваясь от кошки. Выньте из упаковки последнюю таблетку.

13. Привяжите передние ноги кошки к задним шпагатом и крепко примотайте к ножке обеденного стола. Возьмите в сарае крепкие садовые перчатки. Разожмите челюсти кошки лопаткой. Затолкните ей в рот таблетку, а вслед за ней большой кусок мяса. Держа голову вертикально, влейте кошке в рот стакан воды.

14. Попросите супруга/у отвезти вас в больницу. Сидите спокойно пока доктор вам зашивает палец и руку, а также извлекает из глаза кусочки таблетки. По дороге домой, остановитесь в мебельном магазине и закажите новый стол.

15. Вызовите на дом ветеринара.

Женский долг

Машу поймали на выходе с эскалатора. Толстая баба в зимней полицейской форме прокуренным голосом окрикнула ее, подбежала и схватила за руку. Облава. Их всегда устраивают под конец призыва, чтобы выполнить план. У стены уже стоял десяток девушек с потерянным видом, а теперь к ним присоединилась и Маша. Баба сдала ее усатому капитану и ушла за новой жертвой.
- Ваши документы, девушка.
Маша протянула капитану паспорт. Усатый быстро пролистал его, задержавшись на странице с регистрацией, и сунул документ во внутренний карман.
- Материнский билет, - буркнул он.
Маша вздохнула:
- У меня нет, только приписное, вот.
Капитан сунул в карман и его, даже не открыв.
- Так... Уклоняемся значит? Женский долг кто будет исполнять? Пушкин? Задерживаю вас до выяснения.

Девушки простояли у стены час. За это время баба отловила еще десятерых. Всех пойманных вывели из вестибюля метро, посадили в подогнанный к выходу старенький ПАЗик и повезли в матеркомат. Там девушек посадили в маленькую комнату и стали выяснять, есть ли у кого-то отсрочки от призыва. После произведенных запросов в учебные заведения выяснилось, что двоих задержанных можно отпустить, и они радостные убежали домой. У Маши отсрочки не было, она провалила ЕГЭ, а теперь усиленно готовилась к пересдаче.

Вошел все тот же усатый капитан, выдал каждой ее личное дело и объявил:
- Сейчас вы будете проходить медосмотр. Всем раздеться до трусов и по порядку двигаться по врачебным кабинетам.
Было холодно и страшно. Несколько девушек отказывались снять с себя бюстгалтер.
- Я же женщина! Я не могу голой ходить, - жалобно прошептала Маша.
Капитан гаркнул:
-Пока не родила - не женщина. Быстро раздеться!
Девушки подчинились.
- Так, - продолжил военный. - Все вещи оставите здесь, комнату я запру. Шагом марш на осмотр!

В коридоре было еще хуже. Во-первых - холодней, во-вторых- там постоянно шастали мужчины, как работники матеркомата, так и отцы будущих матерей. Прикрыв грудь руками, Маша вошла в первый кабинет...

На протяжении часа ее щупали, трогали, как утку на рынке, выясняя степень ее свежести. То просили нагнуться, то подпрыгнуть, то поднять руки, то поднять ноги. На жалобы внимания не обращали, ставили в личное дело печати "Годна". Было противно. Особенно в кабинете гинеколога, поскольку его обязанности исполнял молодой врач, явно испытывающий не совсем медицинский интерес к ее половым органам. Потом ей рассказали, что это - племянник председателя медкомиссии, студент-третьекурсник. Он совершенно бесплатно работает на медкомиссии вот уже второй год. Уговорил таки дядюшку "попрактиковаться". В конце осмотра "врач" довольно хрюкнул и шлепнул печать в личное дело Маши:
- Молодец, красавица, здорова как корова, много телят родишь.
И снова залился поросячьим смехом.

Осмотр закончился, и девушки вернулись в комнату, где оставили одежду. Выяснилось, что у всех пропали мобильные телефоны и почти все деньги. Кто-то побежал жаловаться, а Маша сразу поняла, что это бесполезно, поэтому быстро оделась и прислонилась к батарее, наслаждаясь теплом. Все ждали своей участи. Когда за окном уже стемнело, вошел капитан и усталым голосом произнес:
- Итак, Петренко и Сметанкина направляются в больницу, на дополнительное обследование. Все прочие признаны годными к прохождению службы. В течение двух суток вы будете направлены в материнские части. Сегодня ночуете здесь. Сейчас принесут сухие пайки. Ваших родных оповестим. Все, расположиться на отдых!
Некоторые девушки стали плакать, кто-то громко выругался, одна даже стала требовать вернуть украденные деньги. Однако капитан молча вышел и запер за собой дверь.

Маша сидела на подоконнике и жевала галету, запивая ее водой из под крана. В окнах напротив матеркомата горели окна. Было видно, как люди готовились к Новому году, украшали елки. Маша вздохнула и пустила слезу. Ну почему, почему мир так несправедлив? Почему она должна куда-то ехать, два года жить в отвратительных условиях, вынашивать и выкармливать ребенка, терпеть издевательства мамок? Она ведь НЕ ХОЧЕТ! Почему ее принуждают к этому? Ведь не было же такого раньше! Никто не тащил восемнадцатилетних девушек на эти проклятые человеческие комбинаты. Материнскую обязанность ввели всего-то лет десять назад. Даже в конституцию вписали, мол "материнство - это священная обязанность каждой гражданки Российской Федерации". Борьба с демографическим кризисом, блин. Еще немного поплакав, Маша расстелила пуховик и легла на него, прижавшись спиной к батарее. Болел живот, похоже, это проснулся старый гастрит, разбуженный голодным днем и галетами. Девушка снова глубоко вздохнула и попыталась уснуть. У соседнего окна какая-то толстая девка наставляла двоих испуганных новобраниц.

- Да не ссыте, годик вас гонять будут, зато во второй можно самой оторваться вволю! Я знаю, у меня старшая сеструха служила пять лет назад. Поначалу на карантин загонят, на три месяца, ну там, всякие обследования и все такое, откормят, кто худая слишком. Ну и курс молодой матери. Как пеленать, как укачивать... Фуфло, короче, всякое. Потом - на осеменение...
- Ой, - худенькая девчушка испуганно прижала руки к груди. - А это правда, что там к кровати привязывают и солдатам отдают?
Толстая засмеялась.
- Держи карман шире! Два года ни одного мужика не увидишь! Это только первый призыв так осеменяли, потом стали по научному, находят лучших папаш из соседних воинских частей, берут у них сперму, а осеменяют спринцовкой. Конечно, кто дергается сильно - привязывают. А вы что думали, на курорт едете?
- И что дальше? - с любопытством спросила брюнетка со стрижкой под мальчика.
- Дальше - служба. Гимнастика для беременных, занятия по пеленанию и кормлению. Ну и "мамок", это те, что родили уже, обслуживать - трусы им стирать, носки, детишкам их по ночам говно из пеленок вымывать. И так - пока сама не родишь.

- А я вот не стану им ничего стирать, - брюнетка гордо вздернула голову.
- Ха, какая борзая, - улыбнулась толстая, - знаешь, что с такими, как ты там делают?
- Что? - чуть не плача спросила худенькая.
- По морде бьют, а если совсем оборзеешь, возьмут - и пальцы на руках табуреткой переломают. По животу бить не станут, там за такое - штрафбат. Ну это еще ничего. Главное - в лизки не попасть. А то лизать - не перелизать всей роте, до самого конца службы. Ну это как себя поставишь.

Худенькая девчушка все-таки расплакалась...

- Да не бойтесь вы! - толстая широко махнула рукой. Не борзейте особо, но и перед мамками не стелитесь. Стирайте, часть пайка отдавайте, ночами детишек нянчите. Так девять месяцев и пронесутся. Оглянуться не успеете - и вы королевы! Молодые уже вас облуживать будут. Вот помню, сеструха рассказывала. Через месяц после родов прибыл к ним в часть молодняк. А она, понятное дело, только недавно мамкой стала, еще не отоспалась толком, чужих детишек-то нянча кажную ночь. Ну вот, выбрала она одну такую молодую прынцессу, говорит, мол, ночью этой трусы мне постирать, хэбэ почистить, ребенок, как заплачет - качай. Ну и легла спать, уши ватой заткнув, чтобы крики детские не мешали. Просыпается - а прынцесса дрыхнет, ничего не постирано, ребенок с полными штанами говна, во все горло орет. Бьет сеструха, значит, ее по мордасам, да орет, что же это ты, сучка драная, ничего не сделала? А она - я, мол, тебе в служанки не нанималась! Сеструху это взбесило, зря она что-ли целых девять месяцев горбатилась? Стянула с ребенка подгузник - да и говном прынцессе этой в морду! А сверху - кулаком припечатала. Вот смеху-то было! Вся казарма хохотала, глядя как молодая глаза прочищает, да выбитые зубы с пола собирает. Зато следующей ночью девка та, что твоя Золушка трудилась. Во как!

Толстая рассказывала еще что-то из "веселой" жизни мамок в казарме, но Маша уже почти ничего не слышала, погрузившись в тяжелый сон.

Утром выяснилось, что она и еще трое девушек, включая ту самую худышку, едут служить в Забайкалье. Отправку обещали сегодня, в середине дня. Стали ждать. А пока девушки имели возможность наконец-то по настоящему позавтракать, поскольку в матеркомат привезли горячую кашу. Машин гастрит с удовольствием пробурчал. После завтрака их повели стричься. Для девушек это было даже страшнее медосмотра. Многие рыдали до хрипоты. Одну девушку даже привязали скотчем к креслу, так сильно она отбивалась. Стригли под машинку. Наголо.
- Чтобы вшей не было, - назидательно пояснила пропитая матеркоматовская бабка-парикмахерша.
Руки ее дрожали, машинка помнила еще советских юношей-призывников, поэтому без царапин и порезов не обошлось.

После этого акта окончательного унижения призывницам выдали их приписные и комплект материнской формы. Одежда была хоть серой и некрасивой, но теплой. Часам к двенадцати к матеркомату подогнали все тот же ПАЗик, погрузили в него призывниц и повезли на вокзал. Около ворот можно было увидеть кучку утирающих слезы женщин, похоже, что это были матери девушек. Спустя два часа поезд медленно повез коренную москвичку Машу в холодные забайкальские степи, исполнять свой священный женский долг - вынашивать и рожать родине ребенка.